Добро пожаловать в «Наш мир». Здесь вы узнаете как о жизни соотечественников, проживающих в Баварии, так и о жизни наших друзей в других странах.


«Моя блокада...»

 В январе в Санкт-Петербурге вновь встречались блокадники всего мира. Эта встреча в Городе на Неве была организованна Правительством Санкт-Петербурга. В числе 4-х делегатов из Германии был и наш земляк Александр Мерлин.

 - Александр Юльевич, если коротко и сразу обо всём – как прошла поездка?

 - Могу даже одним словом ответить: «Великолепно!»

 - А если подробнее?

 - Организация встречи прошла, я бы отметил, буквально с немецкой точностью. В аэропорту каждого из нас встречала молодёжь –волонтёры. Очень внимательные, вежливые. Сразу отвозили в гостиницу. А нас поселили в прекрасном месте – центр города, гостиница «Октябрьская». В первый же вечер нас, делегатов из семи стран – Финляндии, Украины, Белоруссии, Литвы, Латвии, Эстонии и Германии собрали на вечер знакомств. Нужно отметить, что и прибывывшие делегаты старались, чтобы встреча осталась не простой формальностью. Ведь даже свои выступления, рассказы, воспоминания мы старались построить так, чтобы как можно интереснее это было окружающим. То есть мы говорили, конечно, обо всём, но у каждого выступление получилось очень личностным. Именно личные воспоминая о том времени. Не шаблонные эпизоды.

 Второй день начался с экскурсии по городу. Вот что интересно – хоть я и ленинградец, и город мой родной, но как было интересно сейчас смотреть на него во время экскурсии. Увидел много нового, что естественно – город строится, растёт, меняется. Что-то видел совершенно впервые. В городе стало ярче – много новых красок на улицах. Вечером, конечно, огни неоновых подсветок, реклама. Это где-то красиво, где-то – нет. Но в общем, конечно, город меняется к лучшему. А в гостинице нас ожидали, кроме обильного обеда и ужина, ещё и «фронтовые сто грамм». Как я могу образно сказать о питании во время этой встречи: Трёхдневный сериал «Ешь –не хочу!».

«Моя блокада...»

 Второй день – 27 января. День освобождения Ленинграда. Мы посетили, естественно, Пискарёвское кладбище. У меня осталось такое впечатление, что там собрался весь город. Подъезжали сотни автобусов. Очень большое шествие было к мемориалу. Огромное количество венков. Абсолютно на всех могилах – а ведь Пискарёвское кладбище самое большое в мире по массовым захоронениям – были живые цветы. И ещё – было очень много молодёжи – с цветками, ветками. Наша делегация тоже возложила цветы. Нас фотографировали и в заключении встречи всем раздали на память фотографии.

«Моя блокада...»

 Вечером, на заключетельном концерте в зале «Октябрьский», где перед блокадниками выступали артисты эстрады, театра, кино, нам раздали на память прекрасно оформленные книги о блокаде. А в зале вновь в тот вечер звучали рассказы о жизни блокадников, живущих вне России. Как оказалось, очень хорошо относятня к блокадникам в Белоруссии и Финляндии. Снисходительно – в Украине. И как страшно и больно слушать рассказы об отношении к блокадникам в странах Прибалтики. Их даже приравнивают там к фашистам...

 - Александр Юльевич, а какой было именно «Ваша блокада»?

 - Я помню блокаду очень хорошо. В первый день – 8 сентября 1941 года – папа взял меня с собой на фронт, на передовую. В Шушары. Папа был начальником штаба. Потом, когда был убит коммисар, он стал коммисаром, а когда убило и командира, папа стал командиром батальона. Вечером первого дня мы возвращались с папой домой на грузовике. И нас обстрелял «Мессершмидт». Машина съехала в кювет, а пулемётная очередь прошила крышу кабины... Когда подъезжали к городу, обратили внимание на красивейшее зарево. Кто-то заметил, что, мол, завтра будет хорошая погода. А когда подъехали ближе, оказалось, что это зарево было заревом пожаров. Горели Бадаевские склады.

 Всю эту ночь я провёл без сна. Из молодёжи и подростков сформировали дружину, которая должна была нести вахту по предотвращению пожаров – тушить зажигательные бомбы, сбрасывать их с крыш. Меня назначили командиром этой дружины. Когда начался штурм города – а это очень жутко – дружина вся разбежалась. На крыше остался я и Зоечка Аксёнова. Зоя была дочерью дворника. И вот с Зойкой мы и тушили эти зажигалки, скидывали с крыш и ... вусмерть целовались. Вот что значит молодость – она всё-таки брала своё. Никогда больше я не испытывал того бесшабашного бесстрашия.

 Мне довелось увидеть своими глазами и знаменитый 1-й таран лутчика Севастьянова. Его самолёт таранил фашисткий. И оба самолёта попали в лучи прожекторов. Севстьянов был ранен в руку. Обо лётчика остались живы. Потом мы узнали, что когда к немецкому командиру привели Севастьянова –он очень хотел видеть этого бесстрашного человека – то протянул нашему лётчику руку в знак уважения. Но Севатьянов руки ему не протянул.

 В ту ночь, когда мы с Зойкой вдвоём прыгали с крыши на крышу, туша, всё что можно, вокруг стояло страшное зарево. Одновременно горели и Бадаевские склады, и завод Кулакова – завод авиационных моторов. Институт прикладной химии. Фондовая биржа. Летний театр. Зоосад. Тогда же убило бомбой слониху Бэти. Хорошо, что остальных хищников уже успели эвакуировать из города.

 И вдруг – а это бывает на фронте, как я потом узнал – наступило затишье. Затишье на какие-то пару минут. Так бывает – рвётся всё вокруг, грохочет, стреляет –и вдруг –тишина. Так и тогда. И вот в той тишине мы услышали какие-то четыре глухих удара. Оказалось, это были бомбы. Четыре бомбы попали в атракцион «Американские горки». А через мгновенье началось! Разрывы шли один за другим. В воздух взлетали металлические конструкции, деревянные детали аттракциона разносились горящими по воздуху в разные стороны. И тут мы с Зойкой увидели, как огромные кусок рельсек буквально пролетел над нашими головами головами и с грохотом упал на крышу соседнего 5-этажного дома № 9. Мы были на нашем, № 7...

 Вот тут на нас напал жуткий страх. Когда мы заскочили с Зойкой в бомбоубежище, то я впервые понял, что значит: «ледяной пот» - моя мамочка в буквальном смысле стряхивала льдинки с моего лба. Ледяной пот страха.

 А потом началась уже блокада. Мы, школьники, поначалу помогали, как и все блокадники – рыли окопы, красили корабли, выступали в госпиталях перед ранеными. Пытались растаскивать завалы во дворах и на улицах. Потом стали раскапывать и вытаскивать трупы. Потом начался голод. Люди стали уже просто тупеть, атрофировались все чувства. В декабре день в городе умирало по 20 000 человек. Тут уже стало не до защиты. Не было сил лезть на крыши, тушить зажигалки. Еле-еле находилось сил, чтобы добрести до реки, набрать в проруби воды. Мы с мамочкой съели дома фикус. Сдирали со стен обои и варили их – там был клей, а он изготавливался с применением жира. С обуви срывали подошвы и варили их. Так жили все. Кто –то выжил. Кто-то – нет.

 А когда в марте уже не было сил даже ходить, нас вывезли через Ладогу. Мы с Зойкой были награждены медалью «За оборону Ленинграда». А те дни остались в памяти навечно. И навечно осталось в памяти то состояние бесстрашия, отваги. Это свойственно только в молодые годы. Никогда больше я такого не испытывал. А ещё осталось щемящее чувство невозвратимости – эвакуация развела нас с Зойкой. И никогда больше в жизни мы не встречались. Я не смог найти её по возвращению с фронта –возможно, она не вернулась в Ленинград.

 А меня после эвакуации из города отправили в Урал. И как опять неисповедима оказалась судьба –я узнал, что моего папу ранило на фронте -55 осколков вынимали из него в госпителе. А на лечение отправили в Пермь, на Урал! И я , подросток, нашёл-таки тот госпиталь, но там оказалось, что папу несколько дней назад эвакуировали в Новосибирск. Мне стало так плохо, что я потерял сознание. И меня оставили на лечение в том госпитале. Но вскоре я сбежал оттуда, прямо в больничном халатике. А это был апрель, ещё снег лежал на улицах. Эшелоном добрался-таки до Новосибирска, жители погли найти госпиталь и я всё-таки нашёл моего папочку!

 А в 1943 году меня призвали в армию...


Елена Герцог, Мюнхен.
Фото из архива А.Мерлина